Крестьянин и тинейджер - Страница 48

– Куда он?

Вислоусый объяснил ему, смеясь:

– Туг Влад Сергеич пошутил немного. Сказал ему: продай корову, мы ее разделаем и мясо повезем вместо лосятины, будто охота удалась. Вот он и испугался.

– Я не шутил, – не согласился Влад Сергеевич. – Моя Крапивина никогда не отличит говядины от лося... Чего ты хмыкаешь? Твоя, ты скажешь, отличит?

– Я не женат, – ответил вислоусый, – и я не хмыкаю.

Влад Сергеевич бросил окурок в глину.

– Ладно болтать, – сказал он вислоусому, – пора, гуди отъезд.

Тот полез в кабину грузовика и трижды просигналил.

Все, кто выхаживался, лениво потянулись с пустоши, сбиваясь на ходу в кучу. Панюкова и коровы уже нигде не было видно. Гера сел в траву возле дороги и, разомлев, лег на спину. Трава была тепла. Небо лопалось в глазах горячими пузырями. Слышны были мягкие шаги по глине и траве, стук дверей, скрип крыльца, кто-то неподалеку глухо крикнул:

– Поторопите Краснопевцева, нашел время спать, скажите ему: дома выспится.

«Хочу и сплю, – подумал Гера, – и с каких пор я Краснопевцев?» Потом сообразил: речь не о нем, и улыбнулся сам себе, и опустился в сон без снов, и бесконечно медленно тонул в его расплавленном горячем золоте, пока вдруг не взревел мотор грузовика. Гера открыл глаза. Сел, весь в поту, и огляделся. Люди в штанах и куртках лезли в кузов под брезент, подталкивая и подсаживая друг друга. Сорока пролетела над дорогой и села на коробку трансформатора. Из дома Панюкова вышел Влад Сергеевич и, сматывая на ходу какой-то тонкий черный проводок, направился к грузовику. Громко поступал кулаком по заднему борту и крикнул:

– Пузырь! Ты уже здесь, Пузырь?

– А что такое? – раздалось из-под брезента.

– Ты телефон свой не забыл? У тебя «Нокия»? Проверь.

Из-под брезента показалась голова. Короткий, круглый человек перевалился через борт и спрыгнул в глину. Похлопал себя по карманам куртки и штанов и поспешил к дому Панюкова. Скрылся в доме, вышел вскоре, бегом вернулся к грузовику, размахивая на бегу мобильником, зажатым в кулаке.

Гера закрыл глаза, вновь лег в траву. Лежал и ждал, когда же грузовик уедет, когда же снова станет тихо в Сагачах. Наконец дождался: звуки мотора разом стали злее, пахнуло горячим выхлопом, и слышно было, как громада грузовика трогается с места.

– Давно пора, – сказал Гера с облегчением, но полной легкости мешала новая, совсем не схожая с похмельной, необъяснимая тревога. Гера спросил себя, откуда она вылезла, и понял вдруг: из слова «нокия». Быстро встал, быстро вошел в дом Панюкова, там заглянул в горшок для телефонов. Горшок был пуст. Выбежав из дому, увидел: грузовик вдали уже сворачивает к шоссе.

– Стой! – крикнул Гера.

Зад грузовика качнулся и исчез за поворотом. Гера бросился вдогонку, скоро понял: не догнать – и, не добежав до насыпи, уныло повернул назад.

На поваленном штакетнике сидел хмурый Панюков. Сказал, увидев Геру:

– Пошли, поможешь мне. Корова убежала, будем искать, – встал на ноги и зашагал, не оборачиваясь, через пустошь к лесу.

Гера догнал его не сразу. Спросил, с трудом дыша:

– Зачем ей убегать?

– Я ее торопил, она и рассердилась, – ответил Панюков уныло, – взбрыкнула и – через осоку, в чащу, напролом.

Шли рядом, в ногу, не сбавляя шаг.

Гера угрюмо сообщил:

– Мобильник из горшка пропал. Они украли мой мобильник.

– Зачем – украли? – равнодушно отозвался Панюков. – Может, забрали по ошибке.

– У тебя есть их координаты?

– Нет. Этих я вижу первый раз.

Гера споткнулся на ходу, сказал с досадой:

– А говорил, что ты их знаешь, что они военные...

– Не говорил, что знаю.

– Но почему тогда ты знаешь, что они военные?

– Охотиться на лося по закону можно только с октября, – веско ответил Панюков, входя в лесную тень. – А что у нас сейчас?

– Июнь.

– Вот то-то же.

– Может быть, просто браконьеры? – предположил Гера, вслед за Панюковым погружаясь в прохладу леса.

– Простые браконьеры всегда прячутся, – возразил Панюков, ступая по мягким вздутиям мха, – а эти сюда – с песнями, в открытую. Значит, военные... Да и какая теперь разница? Теперь они все ходят в одинаковом.

Ходьба по мху и хвое, в холодноватом пару камышей, осок и папоротника, в сухом настое вереска и сосен так Геру раззадорила, что скоро он забыл о цели ходьбы: шел за спиной Панюкова и совсем не думал об исчезнувшей корове. Высох под рубашкой похмельный пот, сердце уже не колотилось заполошно, но упруго пританцовывало, прошла и сушь в гортани, Гере даже захотелось петь. Он и запел, не зная слов, вроде, вальсок, но Панюков петь запретил:

– Ты кончай орать, а то собьешь дыхалку и устанешь. Нам уставать нельзя. Нам надо догнать ее, пока ее здесь волки не задрали.

Гера не испугался, но притих:

– Здесь есть волки?

– Они везде есть, – бросил Панюков через плечо и зашагал еще быстрее. Гера, уже молча, шагал следом. Теперь он думал об усталости и вскоре точно начал уставать. День был безветрен, деревья наверху – неподвижны, лес вокруг звенел, вгоняя в сон и скуку. Гера отстал и недовольно крикнул Панюкову:

– Ты бы лучше позвал ее.

– Ее не позовешь, – рассудительно отозвался Панюков, – у нее нет имени.

– Ты по любому имени зови. Вдруг и услышит.

Панюков не ответил и никакое имя выкликать не стал; шагал и шагал сквозь лес по кругу, по старым просекам и тропинкам, упрямо продирался сквозь кустарники, сбегал, едва не падая, в овраги, потом карабкался наверх; Гера еле поспевал за ним. Когда уже под вечер они вновь вышли к Сагачам, Гера валился с ног.