Крестьянин и тинейджер - Страница 28

– Ты где? Ты жив? Тебя не съели? А то слезай, приехали.

Отдав водителю двести рублей, Гера спустился с насыпи.

Он шел к домам деревни, заранее решив, что не пойдет пускаться в объяснения с Панюковым – сразу пойдет к себе в избу и ляжет спать. Но в ней было темно, а в окнах Панюкова горел и мают свет.

Гера поднялся к Панюкову на крыльцо и толкнут дверь. В сенях было темно, из хлева тянуло хлебным кислым запахом и слышалось, как дышит и ворочается корова на соломе. Гера толкнут дверь в натопленный сруб и сразу же озяб: в угол от порога вела дорожка из кровавых пятен. В другом углу сидел на табуретке Панюков и дремал, уронив голову на груда и опустив в таз голые красные ноги. Над тазом поднимался невысокий слабый пар. Очнувшись,

Панюков поднял лицо, сказал:

– А, вот и ты... Всем, кому надо, дозвонился?

– Да, почти всем, – ответил Гера и настороженно сказал: – Тут кровь.

– Да, кровь, надо замыть, – согласился Панюков и пояснил: – Рашит мясо привез. Ты мою записку только отдал, и я думал, он нам завтра привезет, или на днях, а он прямо сегодня все привез... Теперь у нас с тобой баранины, свинины и телятинки – полный холодильник. Боюсь, мы столько не съедим, испортится, так что ты ешь побольше... Он и розетку тебе поменял, можешь включать свой компьютер. Ты, если голоден, мяса пожарь, или я тебе пожарю, если не умеешь.

Гера подошел к холодильнику, открыл его. Гудящий старый «ЗиЛ» был забит полиэтиленовыми пакетами. Кровь из пакетов капала, разбрызгиваясь, на нижнюю стеклянную перегородку, под которой тоже было мясо.

– Нет, я есть не буду, – сказал Гера, закрывая холодильник. – Я устал, я лучше спать пойду. И вот что, – вспомнил он. – Меня человек один, ветеринар, просил тебе передать, что будет послезавтра или завтра.

– Зачем?

– Он говорил, что обещал твою корову посмотреть. Ты его просил, а он обещал... Ты разве не просил?

Панюков молчал, принюхиваясь. Потом спросил брезгливо:

– Ты это с ним пил?

– Нет, я один немного выпил.

– Ладно, иди спать, – кивнул устало Панюков и вдруг негромко, с неожиданной яростью, произнес: – И никогда ты больше с ним не пей. Чтоб никогда. Ты меня понял?

После ухода Геры Панюков еще долго держал ноги в тазу. Пришлепывая ступнями, пошевеливая пальцами, он разгонял в нем круговые маленькие волны. Пристально глядя в них, гнал прочь любую мысль о ветеринаре, но мысль о нем, вместо того чтоб отцепиться, долго разматывалась в прошлое, пока не натянулась и не заныла, размотавшись до конца – до того теплого, словно вода в тазу, тоже июньского дня почти двадцатилетней давности.

Как раз в тот день Вову, вернувшегося в Сагачи, не взяли на работу, а Панюков решил уволиться и завести на пару с ним хозяйство.

Они шли из игонинской конторы, вслух обсуждая меж собой достоинства своих коров (еще не купленных) и урожаи с огорода (еще не вспаханного и не засаженного). И получаса не прошло, как Панюков впервые встретил Саню.

Заглянув в магазин, Вова с Панюковым увидели большую очередь за стиральным порошком. Они бы в магазин не сунулись, если бы там не продавали в этот день голландские безопасные лезвия в обертках цвета потускневшей позолоты, известные в ту пору в городах прочностью стали, мягкостью и чистотой бритья, в Селихнове же никому не нужные. Такое лезвие всего лишь раз, едва касаясь кожи, снимало мыло со щеки – и кожа оставалась гладкой, чистой и почти не потревоженной. И одного такого лезвия хватало на неделю, если им бриться каждый день, или на месяц, если им бриться по-селихновски. Вова вполне их оценил в своих скитаниях и вот теперь спешил к ним приохотить Панюкова. Кроме Вовы и Панюкова, их покупать никто не собирался, но пропустить без очереди Вову с Панюковым тоже никто не собирался. С час отстояв, Панюков приметил на изгибе очереди, почти в хвосте ее, незнакомую рыжую девушку со стянутой мохеровым шнурком прической и засмотрелся на нее, залюбовался ею, потом поймал ее взгляд. Округлым жестом поманил к себе и, не страшась матерных протестов очереди, пригласил встать впереди себя. Девушка помялась, подошла и встала.

Ее звали Саней. Она перебралась в Селихново из Хнова с дипломом зоотехника и справкой о распределении. Игонин был обязан по тогдашнему закону дать ей работу по специальности, даже оформил ее в штат, но допустить к работе и платить обещал лишь со временем, которое когда-нибудь настанет – вот только не с чего ему было настать. Совхозное стадо было вырезано, фермы пусты, для зоотехника дел не осталось, как не осталось денег в кассе.

Вова и Панюков купили лезвия и пошли провожать Саню до дому. Панюков шел с нею рядышком, нес ее сумку, доверху набитую пачками стирального порошка «Лотос». Вова шел деликатно, чуть от них отстав, но и посвистывал, чтобы они о нем не забывали.

Саня жила у своей родной тетки Середкиной. Панюков Середкину знал мало: она почти не выходила из дому.

«У нее ноги отекли и вены вздуло так, что они лопаются; уже давно, – печально пояснила Саня и спросила вежливо: – А вы как поживаете?»

«А мы хотим корову завести, а то и двух», – совсем не к месту сообщил ей Панюков.

«Может, и трех», – храбро добавил подоспевший к разговору Вова.

«Где вы достанете корма? – удивилась Саня и рассказала: – Нас всех из Хнова вывозили на выездное заседание в Рогожку. Показывали нам машину инженера Кайгородова. Машина эта мелет сосенки и елки в зеленый мелкий фарш не хуже мясорубки. И этот фарш коровам будто бы полезен. Но я-то думаю, их просто нечем там кормить, одними елками осталось, или их всех – под нож, как здесь, в Селихнове. Чем вы их будете кормить?» – снова она спросила, уже без удивления, но с беспокойством. И Панюкова это тронуло.