Крестьянин и тинейджер - Страница 13

– Бутылку зря выбросил, – заметил ему Панюков. – Ее сдать можно.

Гера послушно вернулся за бутылкой. Уже садясь в машину, допил остатки воды.

Они ехали по Пытавину, и пустая бутылка каталась у Геры в ногах. Он попытался, но не смог в жестокой тряске придержать ее подошвой; бутылка все каталась и гремела. Панюков уговаривал Стешкина остановиться у аптеки, ему надо было купить порошок борной кислоты для компрессов, но Стешкин наотрез отказывался:

– Мне Никитича в Хнов везти; ему – срочно! Да он мне ноги вырвет!

– Не будь гадом, – говорил спокойно Панюков.

– Ты сам не будь, – упрямился Стешкин, но все же, выругавшись, остановил машину у аптеки, выпустил Панюкова и, пока тот не вернулся, продолжал ругаться.

...Дорога раздражала Геру: гремела под ногой бутылка, Панюков выговаривал водителю за то, что тот не собирается везти их в Сагачи:

– Нам что, пешком с вещами по шоссе переть?

– Допрете, не калеки, или подождете автобуса, – отмахивался Стешкин.

– Гад ты, Стешкин.

– Сам ты гад.

Так продолжалось, пока УАЗ не встал возле селихновской администрации.

Игонин ждал их на крыльце; согнувшись, заглянул в кабину, весело сказал:

– Ты – Гера? Это хорошо. Тебе понравится, места у нас воздушные: лес есть, природа есть и девки есть, захочешь – женим хоть сегодня. Если вопросы есть или проблемы – дуй ко мне, проблем не будет... Как там столица нашей родины?

– Растет, спасибо, – ответил Гера и собрался было выйти из кабины, но Игонин его остановил:

– Сиди, сиди пока. Стешкин вас довезет.

– Еще чего! – отозвался Стешкин.

– Того, – строго сказал Игонин. – И не задерживайся там.

В проеме автомобильной двери показалась розово-лиловая женская голова. Лика быстро, будто нечаянно, оглядела Геру, одобрительно шмыгнула носом, потом спросила Панюкова:

– Ты видел Кругликову?

– Какую Кругликову? – не вспомнил Панюков.

– Я же тебе сказала: найди Кругликову, она нарывы лечит ниткой.

– Во-первых, у меня не нарывы, – сказал ей Панюков. – И что там нитка!

Пофыркивая, он рассказал ей о мыле после покойника:

– ...Теперь ты знаешь: есть на свете дурь и почище твоей нитки.

Лика ответила серьезно:

– Почему – дурь? Не похоже на дурь. Я, например, верю в это мыло. – Она подалась всей грудью внутрь кабины и приблизила свое широкое лицо к лицу Геры: – А ты?.. Ты, Гера, веришь, или ты тоже думаешь: дурь?

Гера ответил осторожно:

– Пожалуй, верю, ибо абсурдно. – Он отвел глаза. – Это не я сказал, это такая древняя присказка.

– Древняя! – победно заключила Лика. – Значит, не дурь.

– Поехали, – встрял Стешкин. Прежде чем тронуть с места, обернулся к Гере: – И выкинь ты на хер эту бутылку: гремит, гремит, аж зубы ноют.

Вновь выехав на шоссе, Стешкин повел УАЗ нарочно медленно, руля одной расслабленной рукой, всем своим видом утверждая: если начальник-погоняла, как оказалось, не опаздывает, ему-то и подавно торопиться ни к чему.

Гера вдруг вспомнил слова Стешкина: парню, я понял, спешить некуда.

Впервые с того дня, как было решено спрятать его у этих людей, он спросил себя, насколько некуда ему теперь спешить, как долго предстоит ему жить с этими чужими, невеселыми, не слишком дружелюбными людьми вдали от дома, от Москвы, от Татьяны... Месяц-другой, сказал ему отец, ну, может, три, и это прозвучало так легко, что Гера этой легкостью проникся. Он предвкушал этот месяц-другой как легкий рой неярких, милых впечатлений, и даже расставание с Татьяной предвкушал легко, как новое и острое и оттого особо ценное переживание. Он видел себя легким и свободным, бредущим без дороги по пустым полям и бесконечно говорящим вслух с Татьяной, но слышащим в ответ лишь заунывный голос ветра – и этот одинокий разговор в полях ему заранее нравился... Теперь же, глядя в неподвижный складчатый затылок Панюкова, Гера спрашивал себя со страхом, близким к панике, как долго сможет он терпеть этот затылок.

Ровный строй сосен вдоль шоссе плыл мимо медленно и монотонно. Панюков обернулся к Гере:

– Ты сапоги резиновые взял?

– Обязательно.

– Надень прямо сейчас, мы подъезжаем, – сказал Панюков и пояснил: – Был дождь, а у меня глина.

Гера притянул к себе чемодан, но открывать его не стал, вспомнив:

– Они на дне, придется все вытаскивать. Лучше я так пойду.

– Это как хочешь, – равнодушно сказал Панюков. – Можешь идти в туфельках, но только ты их не отмоешь.

– У меня не туфельки – кроссовки.

– Мне это все равно. – Панюков помолчал и неохотно обратился к Стешкину: – Ты до избы добрось, а то испачкается парень.

– Может, его еще помыть и спинку потереть? – спокойно отозвался Стешкин. – Я только вчера машину мыл. И что мне, после вас – опять мыть?

Отвернувшись к окну, Гера успел увидеть промелькнувший указатель «д. САГАЧИ».

УАЗ встал. Стешкин сказал:

– Все.

Панюков без слов вышел из машины, открыл заднюю дверь и вытащил на асфальт чемодан Геры. Сказал ему:

– Чего ждешь? Выходи, приехали.

Панюков нес чемодан, не замечая его тяжести, шагая быстро и размашисто. Гера шел следом, опасливо и пристально глядя себе под ноги. Дорога вокруг луж кое- где подсохла, но Гера то и дело оскальзывался в глину. Кроссовки, облепившись глиной, скоро стали тяжелы, как камни, и Гера начал отставать. Он шел, неловко балансируя, то осторожно намечая, как переставить ноги, то волоча их, где придется, не видя перед собою ничего, кроме длинных или круглых луж и бурых бугорков, и ноздреватой, словно губка, бурой жижи; шел, головы не поднимая, и потому не смог увидеть вовремя, как Панюков остановился. Уткнувшись в его твердую спину лбом, Гера отпрянул и поднял голову: